Играть для него все равно, что дышать. «Новый Рихтер» и баловень судьбы, один из самых востребованных пианистов наших дней, лауреат конкурса Чайковского Борис Березовский в преддверии гастролей в Израиле рассказал журналистке Елене Шафран, почему оркестру не нужен дирижер и за что он обожает Веничку Ерофеева.
– Борис! Добрый день! Около года назад вы дали первый концерт в Израиле, в Зихрон-Яаков в центре искусств ELMA, где вышли на сцену в шортах. Вы намеренно эпатировали публику или была какая-то другая причина?
– Это был фестиваль «LaFolleJournee», по-русски – «Безумные дни», когда три дня подряд музыка звучит нон-стоп. Это своеобразный марафон, музыканты дают концерты продолжительностью 40 минут друг за другом. Я прилетел в Израиль после других гастролей, каждый день у меня были перелеты, концерты, встречи. Соответственно, мой концертной костюм был измят. Прилетел я в Израиль в пятницу, а концерт в Зихрон-Якове был назначен на воскресенье. И, конечно, ни в пятницу, ни в субботу, никто не согласился почистить и привести в порядок мой костюм. Шабат. Типично израильская история. И невозможно было это уладить ни за какие деньги.
– Если надо будет в следующий раз, я вам постираю даже в субботу. Без проблем.
– Спасибо. Я же играю чистую, божественную музыку и невозможно выйти на сцену в грязном концертном одеянии. И я решил наплевать и сыграл в шортах. Мой партнер был во фраке, а я был в шортах.
– Как публика реагировала?
– Народ улыбался, фотографировал. А второй раз я выступил в Израиле без концертного платья, когда отдыхал в Эйлате. Я обожаю это место. Но, несмотря на прекрасный отдых, мне надо было заниматься. Инструмент нашелся в музыкальной школе. Директор попросил сыграть концерт для школы. Снова пришлось сыграть в курортном одеянии.
– Но в этот раз возьмете в Израиль фрак?
– Приличный костюм! Вообще-то, это традиция 18-19 веков играть во фраках. Тогда было принято одеваться на концерт особым образом и для публики. А сейчас почему-то считается, что только исполнитель должен быть красиво одет. Я недавно был в Большом театре на гениальном балете «Раймонда». Звучала божественная музыка, все было так красиво, а я был в джинсах. И в первый раз мне стало неудобно. И я подумал, что нельзя пускать людей на такой балет в простой одежде. В Большом должен быть дресс-код. Я бы мечтал и на своих концертах тоже ввести дресс-код.
– Тогда в фойе шампанское!
– За мой счет! С удовольствием.
– Что вы будете играть в Израиле?
– Я исполню произведения Скрябина и Рахманинова. Это два гения, которых я обожаю. Два композитора с абсолютно разной философией, но для меня это всегда дуэль. Рахманинов – это очень религиозная музыка, она основана на колоколах, на песнопениях. А Скрябин отрицал христианство, исповедовал культ Дионисия и философию «Я есть Бог». У Скрябина – космос, мистика, оккультные науки. У Рахманинова – погружение в христианскую традицию смирения. Эти два композитора – совершенные противоположности. И это меня всегда интересовало. Меня привлекает контраст и то, как добиться красивого звучания и в том, и в другом случае. Какое-то время я даже считал, что Скрябин не русский композитор. Всё имеет свои корни и Скрябин, как считают, вышел из Шопена. У него есть очень красивая и грустная музыка, в которой вдруг появляется невероятный экстаз. Моя скрябинская программа включает полностью тот период, когда он стал тем Скрябиным, который отрицал все. Отрицал Христа, отрицал влияние других на свое творчество и стал великим, неповторимым и гениальным композитором. Когда я играю эту программу, у меня всегда получается дуэль. Внутренняя дуэль, которая и во мне живет. В ней иногда побеждает Рахманинов, иногда Скрябин. Каждый раз я не знаю, каков исход этой дуэли.
– От чего это зависит?
– Не знаю. Возможно, от того, что в данный момент побеждает в моей душе: христианское смирение, либо ощущение, что ты сам Бог и можешь все. Эта программа отражает мое личное отношение к двум гениям и внутреннюю борьбу. В их музыке возникает много персонажей, они очень разные, и уникальность программы в том, как они соединяются все вместе.
– Вы так говорите о композиторах, как будто они живые. Вы их чувствуете, осязаете? Если говорить о мистике, вы с ними в контакте?
– Нет, мне ни Скрябин, ни Рахманинов ни разу не снились, если вы это имеете в виду. Хотя недавно с Прокофьевым во сне разговаривал. Сон был очень смешной. Ко мне подошли какие-то люди и спросили, не хочу ли я с кем-нибудь из умерших поговорить?
Почему-то я сказал Прокофьев. И буквально через мгновение вижу, стоит Сергей Сергеевич Прокофьев. В длинном пальто, в шляпе, а рядом машина. Я подхожу и говорю: «Сергей Сергеевич, я обожаю вашу музыку и ваш поклонник…». И это правда абсолютная. «Но скажите, четвертый концерт…» Не люблю я этот концерт. Не могу я его понять. Пытался учить, бросал, потому что неинтересно мне его играть. И говорю я Прокофьеву: «четвертый концерт неудачное сочинение?» Он сказал: «Борис, вы глупец…» Потом сел в машину и уехал.
– Вы придумываете!
– Я вам клянусь абсолютно всем, что у меня есть. Такой был сон и разговор был короткий.
Гении, конечно же, живые. И композиторы-классики вызывают во мне бурю эмоций, и я могу их слушать и играть бесконечно. Особенно Рахманинова и Скрябина.
– Может быть, это какое-то веяние времени, что они сейчас и звучат, и актуальны.
– Это классика. Я недавно ходил на спектакль «Сон в летнюю ночь» Шекспира. Насколько же все, написанное им, актуально. В мире ничего не меняется. Все темы известны. Но когда Шекспир пишет об этом поэтично и красиво, слушаешь, как завороженный. Вот это классика.
– А исполнительское искусство меняется сейчас? Появляются новые исполнители, молодые виртуозы. Что нового в мире музыки с этой точки зрения?
– Увеличивается количество публики, увеличивается количество концертных залов и, соответственно, исполнителей. И со временем все больше будет пианистов и все больше концертов. Сейчас происходят какие-то чудесные вещи. Люди, которые никогда не играли, и их никто не знал, становятся известными. И играют они великолепно. Многие восхищаются их записями в youtube. Это очень здорово.
– И вам как профессионалу это нравится? А как же школа?
– Это все преувеличенно. Рихтер был самоучкой. Аркадий Володось учился хоровому пению, а сегодня пользуется бешеной популярностью. Глена Гульда играть научила его мама. Лука де Барк, который на прошлом конкурсе произвел фурор в Москве, тоже любитель. Я считаю, что талант важнее, чем школа. Школа дает технику, определенные направления. И, если у человека нет таланта, она может скрыть этот недостаток, но ненадолго. В результате только самые талантливые остаются. Любовь гораздо сильнее, чем профессионализм. Школа – это хорошее исполнение. А талант передает энергию, восторг перед сочинением, и это очень важно.
Величайшие композиторы не были профессионалами. Чайковский учился на юриста и вдруг почувствовал тягу к написанию музыки. Да, он изучил в консерватории контрапункт. Но почему Чайковский стал Чайковским? Потому что он гений.
– И это говорит человек, который с детства учился и учился.
– Я – продукт школы. Начал играть в четыре года, а может и раньше. И по сей день занимаюсь три-четыре часа ежедневно, чтобы поддерживать себя в хорошей форме. Это необходимо и не так много. Но я люблю разнообразие. Обожаю театры. Очень люблю плавать. Поэтому Новый Год я всегда встречаю у вас в Эйлате. Обожаю плавать. Это состояние невесомости в воде и вокруг рыбы и кораллы. Такое впечатление, что ты в раю.
– Вы увлекаетесь народной музыкой разного характера. У нас в Израиле есть музыка «мизрахи» – восточная музыка. Звуковой фон в Израиле совершенно отличается от фона российского. Как вы относитесь к восточной музыке такого плана?
– Прекрасно отношусь: восторг и экстаз. С дочкой недавно были в клубе, где звучала африканская музыка. И знаете, какое удовольствие мы получили! Народная музыка – это чудо. В ней столько радости и непосредственности. Жить хочется.
– Африканская музыка выстроена на ритмах. А русская народная?
– Если вы послушаете кантату «Курские песни» Свиридова, то поймете, что они полифоничны и ритмичны: в них ритм меняется постоянно. Чудные, изумительные песни. Так пели когда-то в деревнях. И «Весна священная» Стравинского основана на фольклоре. Произведение это считается революцией в классической музыке, а на самом деле это возвращение к забытым истокам. Просто в советское время фольклор подогнали под официоз и примитив. Свиридов жаловался, что русские разучились петь свои песни, и очень переживал по этому поводу. Всё перевели в простую четырехдольную эстраду. «Калинка-малинка» это не фольклор, это «а ля фольклор». Произошла подмена.
– Что сейчас в музыкальном тренде?
– Не знаю. Я уже не подвержен модным влиянием. Что касается музыки, я тверд в своих пристрастиях к классике и фольклору, и меня не переубедить.
– Как строилась ваша карьера? Когда вы себя почувствовали артистом, музыкантом? Не было ли у вас звездной болезни?
– Нет, звездной болезни у меня не было, потому что есть одна формула, которой научил меня мой учитель, и я ее строго придерживаюсь. Исполнителей талантливых очень много, но композитор один. Все играют Бетховена, Шопена, Баха… Поэтому как исполнитель, ты не можешь быть выше композитора. Дальше: композиторов много, Бог – один. В этом разница между композитором и Богом. Так вот, я нахожусь в конце этой цепочки. Я не могу себя поставить выше ни композитора, ни выше Бога. С этой схемой мне звездная болезнь не грозит.
– Конкурс Чайковского, все равно, что взлетная полоса. Как вы себя ощущали?
– Когда ты молодой, это все интересно и задорно. Со временем впечатления притупляются. Но, что я очень хорошо помню, были и завистники. Были люди, которые подходили и говорили, что я не заслужил эту первую премию. Я – за здоровую конкуренцию и люблю когда кто-то хорошо играет. Она просто необходима. Меня это вдохновляет.
– В этой конкуренции есть «чистое искусство»? Где оно сейчас?
– В классике, безусловно. В произведениях классиков, которые остались вне времени. Популярность держится на сиюминутности. В артиста вкладывают деньги, продают его. Испытание временем это и есть признак «чистого искусства».
– Что для вас критерии одаренности? Вы можете сразу сказать, что ученик одарен музыкально?
– Безусловно. Дарование проявляется сразу. Объемность и качество звучания, полифоничность мышления, пластика. Это все либо дано, либо нет. Их, конечно, можно развивать. Но если способностей нет, это слышно с самого начала. Гениального пианиста узнаешь по первому аккорду.
– Вы жили в Лондоне, в Брюсселе. Почему вы вернулись в Москву?
– Мне Москва нравится. Гениальные театры, феноменальные клубы, много возможностей, неожиданностей. Москва динамичный, классный город. И Питер замечательный город.
– Вы часто гастролируете. Сколько времени в Москве вы проводите в среднем?
– Сейчас гораздо меньше, потому что я отказался играть с дирижерами.
– Почему?
– Это эгоисты и никому не нужные люди. Я считаю, что для игры с оркестром дирижеры не нужны. Есть камерная музыка в большом составе, и там дирижер совсем не нужен.
– Камерному оркестру не нужен дирижер?
– И симфоническому тоже не нужен. Музыканты прекрасно играют, поверьте мне. Самая большая ошибка и проклятие классической музыки – это дирижеры. Теперь я играю без дирижера и, естественно, огромное количество концертов отпало. И у меня появилось много времени, я наслаждаюсь жизнью, у меня есть ученики, я занимаюсь спортом.
– На инструменте какой марки вы играете. Сколько у вас инструментов?
– У меня дома три рояля: «Стенвей», «Бештейн», «Москва». Еще «Ямаха». Четыре инструмента. Во всех крупных концертных залах обычно стоит «Стенвей».
– Говорят, у музыканта свои отношения с инструментом. Есть такие истории?
– Это у скрипачей. А у нас, пианистов, какие могут быть отношения? Отношения короткие, но буйно страстные.
– Вы коренной москвич и росли на Арбате. Вы помните ту Москву свою, арбатскую?
– Детские впечатления очень размыты. Что у меня было? Только музыка. Я сравнивал интерпретации, слушал симфонии. Это был мой детский мир.
– Расскажите о своей любви к Венечке Ерофееву.
– В свое время мы хотели сделать пьесу из его записных книжек. Венечка Ерофеев, для меня абсолютный идеал. Он независим, абсолютно свободен. Он был феноменально одарен, все ему прочили невероятную карьеру. А в результате он прокладывал какие-то кабели в Подмосковье и умер бессребреником. Мало кто знает, что у него есть сочинение о Стравинском. В общественном сознании он до сих пор ассоциируется с алкоголиком, который написал «Москва-Петушки», но прочитав его записные книжки я понял, что объем его знания чудовищно огромен. Я понял, что значит мозг гения.
*****
Борис Березовский. Фортепианные вечера.
Хайфа, «Аудиториум», 27 марта, пятница, 20:00
Тель-Авив, зал «Смолларш», 28 марта, суббота, 20:00
Ашдод, Центр сценических искусств, 29 марта, воскресенье, 20:00
В программе:
1 отделение
Александр Скрябин. Поэмы и Сонаты №4,5,9
2 отделение
Сергей Рахманинов. Фортепианные транскрипции
Сергей Рахманинов. Соната №2
Заказ билетов – http://bit.ly/2mrMlql
Организатор гастролей – продюсерская фирма Rest International
Фото Бориса Березовского – © Юрий Богомаз. Предоставлено фирмой RestInternational
Загрузка ...