Мы все остались в гоголевской Шинели.
Счастье и мысли после концерта Вячеслава Бутусова.
Во-первых, счастье. Счастье – не мысль, а состояние, и да, состояние счастья было и во время концерта и после него. Мысли же путанные:
Когда-то у виолончелиста Миши Майского был такой диалог с журналистом:
– играете ли вы современную музыку?
– да.
– что, например?
-например, Баха.
С одной стороны, знаменитый музыкант имел в виду, что Бах актуален и сегодня. Но возможна и другая интерпретация: публика не готова воспринять и полюбить новую музыку. О другом подобном случае рассказывал известный в своё время пианист: в середине 60-х он на выпускном концерте в крупной советской консерватории играл не Чайковского или Бетховена, а 2-й концерт Прокофьева. И когда его коллеги подходили к нему после концерта и восхищались новаторством и отвагой, он изумленно восклицал: “но ведь это написано в 1911-м году!”.
Я вспоминаю всё это потому, что на принесшем счастье концерте Бутусова, 30-50-летняя публика (включая меня) орала каждую букву “Гороховых зёрен”, “Шара цвета хаки”, “Скованных одной цепью”, “Гуд бай, Америки”, а также двух песен Цоя. Но ведь всё это написано 30 лет назад. Песни 90-х вызывали гораздо меньший энтузиазм, равно как и новые произведения. То есть мы, зрители, радуемся возможности спеть с кумиром старое и хорошо знакомое, не утруждая себя попыткой вникнуть в новое.
Относится ли это только к музыке? Пожалуй, нет. Для большинства людей моего поколения и поколения родителей, литература закончилась либо в конце 80-х, либо в конце 90-х, а с тех пор как бы ничего и не написано.Ну, десять книг. Но крайне редко больше.
Мы не вышли из нашей теплой гоголевской Шинели.
З. Ы. Но как, черт побери, актуальны песни 80-х!
Здесь выращивают денно,
Ах, гороховые зерна,
Собирают зерна вместе,
Можно брать и можно есть их.
Хвать, летит над полем семя,
Здравствуй, нынешнее племя,
Хлоп, стучит горох о стену,
Вот мы вырастили смену.
Зерна отобьются в пули,
Пули отольются в гири,
Таким ударным инструментом
Мы пробьем все стены в мире.