Эксклюзивное интервью с Илзе Лиепой

– Конечно, с удовольствием!

– Тогда давайте начнем с воспоминаний о семье – об отце, о традициях и о вашем детстве. Ваши рассказы о семье пропитаны теплотой, а об отце – еще и восхищением. Неужели бремя Мариса Лиепы никогда не давило на вас?

– Я очень рано поняла, что передо мной жизнью поставлена очень высокая планка. До определенного возраста я действительно была дочерью Мариса Лиепы, потом – сестрой Андриса Лиепы, и только затем стала самой собой. Но это никогда не тяготило. Я всегда понимала, кто мой отец. Хотелось тянуться вверх, на ту же высоту, а не обижаться и не чувствовать себя в тени его славы. Во многом это была заслуга папы. Он всегда поддерживал, но говорил: “Поймите, вы дети Лиепы, а значит то, что простится другим, не простится вам. Но это было очень давно, и я успела забыть всю гамму чувств и переживаний на пути своего становления. Я так долго живу как представитель династии, что уже привыкла к семейной истории, поэтому теперь, вероятно, очередь моей дочери задумываться над этим. У нее недавно был концерт. И я читаю программку, и не могу понять, почему я тут указана, если я не выступаю. Потом понимаю, что речь идет о Наде.

– А Надя уже понимает, каково ей придется? 

– (смеется) Думаю, да, но еще не вполне отдает себе отчет в этом.

– Кстати, почему родителям важно было передать вам латышские имена, если это было важно? 

– Не знаю, на самом деле. Знаю только, что история выбора моего имени очень романтична и проста. Родители познакомились на латышксой киностудии “Илза”. И поэтому решено было назвать меня именно так, в память об их встрече. Впрочем, это история имеет продолжение: практически накануне моего рождения отец вернулся из Америки, где он работал, и внезапно передумал, решив назвать меня Жаклин – в честь Жаклин Кеннеди. Но мама встала в позу и заявила, что это произойдет только через ее труп. В итоге назвали Илза.

– В продолжении разговора о родительском доме. Вы упомянули как-то, что родители любили и собирали антиквариат, и любовь к вещам с историей передалась к вам. 

– Не в той же мере, как это было у них, но я люблю вещи с историей, это правда. Они одухотворены, в какой-то мере. Например, Андрис однажды подарил мне антикварный страусиный веер. Я использовала его во многих своих номерах, и очень его любила и люблю. Или пара березовых кресел, купленных по случаю. Я привела их в порядок, и они тоже – отражение целой истории, изящной и теплой. Это же безумно трогательно, когда вещи имеют свою историю и душу.

– Вы говорили, что в родительском доме царила необыкновенно творческая атмосфера, игнорировать которую было совершенно невозможно. В чем она выражалась? 

– В первую очередь в том, что отец и мама не проводили границы между своим творчеством и своей семьей. Это было настолько единым пространством, и казалось таким естественным, что непонятно было, как может быть по-другому. Возможно, это и позволило нам с братом не бояться той высоты, на которой был наш отец, и не воспринимать это как вызов. Я знаю, что в некоторых семьях ореол звездного родителя настолько высок, что у детей существует комплекс недостижимого. У нас, наоборот, было ощущение постоянной поддержки, которую оказывали родители и, в частности, отец: ну, давай, еще чуть-чуть – и у тебя получится то же самое, вот твое место, рядом со мной. Но при этом он никогда не был снисходительным: вроде вот ты еще маленький, поэтому с тебя и спрос поменьше. Я всегда плохо рисовала, а отец отлично рисовал. Этот талант передался Андрису, кстати. Но я, не умея рисовать, как и любой ребенок, что-то пыталась изобразить. Отец всегда тактично, но честно давал понять, что рисование – не самая сильная моя часть, да я и сама это знала. Но как-то раз увидел мое художество. Я нарисовала “ночь” – пол-листа раскрашенного черным фломастером, хижины и звезды. И отцу почему-то очень понравился мой рисунок! Он не просто похвалил его: он его забрал, отправился в мастерскую, вставил в рамку и повесил на стене дома.

– Это было очень достойным шагом.

– Я сейчас сама мама и понимаю, как это было важно для ребенка: отметить что-то, что у него действительно получилось, найти время, оформить. Тогда стало понятно, что то, что у меня хорошо получается, будет отмечено похвалой и вниманием. То, что нет – не будет, даже из большой любви ко мне.

– И вероятно, подобное отношение перенеслось и на учебу в Хореографическом училище, верно? Вы говорили, что очень вам повезло пройти “старую балетную школу”. А в чем заключалось везение?

– Понимаете, для балетного танцора попасть или не попасть в руки хорошего педагога – это либо получить профессию, либо не получить. И ведь это должно произойти очень рано – уже в 9 – 10 лет ты делаешь осознанный выбор и понимаешь, что балет станет твоим призванием, твоей жизнью. От того, как тебя поставят к станку, как научат, как введут в профессию, зависит твое будущее. Многие дети ломаются из-за ранних травм, из-за неправильно выученных движений. Многим профессия не дается просто потому, что в свое время они попали в неправильные руки. Мое везение заключалось в том, что у меня были прекрасные педагоги. Педагог в балете – это как твои вторые родители.

– А что они давали, эти представители “старой школы”?

– Все вместе в комплексе, наверное. Все: и отношение к профессии, и техники. Наш педагог, Наталья Золотова, держала нас в абсолютной строгости. На урок нельзя было опоздать, или прийти чуть-чуть накрашенной, или с небольшими даже украшениями. Она была очень маленького роста, и когда она садилась на стул, ее ножки не доставали до пола, но при этом она была грозой, перед которой трепетали все. И потом, мы, конечно, сдружились, и часто приходили к ней в гости, собирались за ее столом. Она объединила нас всех, своих учениц разных лет. Мы все, независимо от года выпуска, были “золотовскими девочками”.

– Продолжим разговор о представителях “старой балетной школы”, но перейдем от академической части к практической. В дом ваших родителей были вхожи разные люди, включая прославленных балерин. Майя Плисецкая, например, сыграла знаковую роль и в жизни вашего отца, и в вашей жизни настолько, что вы решились исполнить ее партию в “Кармен”. Как представитель профессии, настолько хорошо знакомый с нею, в частности, ответьте, что особенное было в балеринах того поколения? Почему они стали легендами уже при жизни?

– Да, в самом деле, отец поддерживал теплые отношения и с Майей Плисецкой, и с Тимофеевой… Она сейчас живет в Израиле, кстати, она была другом моего отца многие годы. А что в них было такого… Вы знаете, балетная профессия требует служения. К ней нельзя относиться только как к работе. В тот момент, когда к ней начинаешь относиться к  ней такр, она теряет свое очарование и становится просто работой, средством для зарабатывания денег. А то поколение, к которому принадлежала и Майя Плисецкая, и мой отец, и Тимофеева… это было поколение артистов, которые относились к балету как к служению. Они посвящали ему себя, свою жизнь. Для них совершенно не стоял вопрос о том, сколько им заплатят и заплатят ли вообще. Отец говорил, что он готов повесить на грудь себе табличку с надписью “Ищу работу”, чтобы танец не зависел от денег.

– Для вас деньги тоже не самоцель, судя по вашей благотворительной активности.

– Мы – организаторы Фонда “Культура – детям”, но финансовое обеспечение – не самая основная наша задача. На нашем попечении, например, находятся два девичьих приюта, и недавно, с помощью спонсоров, мы приобрели для них пару автобусов. Конечно, это серьезная финансовая поддержка, но даже такой материальный подарок – это, в первую очередь, возможность передвигаться. Девчонки несказанно рады, теперь у них есть возможность посещать массу культурных мероприятий, в том числе.

– А чем занимается тогда Фонд, если не прямой помощью нуждающимся?

– Наша задача – вылечить души. Мы стараемся открыть деткам из неблагополучных семей и детских домов мир высокой, настоящей культуры. Мы стремимся вовлечь их в культурные проекты, котрыть мир музыки, танца, искусства. Когда мы поняли в процессе нашей активности, что даже детям из благополучных семей с достатком этого очень не хватает, мы были шокированы. А что же говорить о детях из приютов?! Наша первая школа открылась на Рублево-Успенском шоссе – казалось бы, о каком дефиците культуры там может идти речь?! Но эти дети так же обделены в культуре, как и все другие. Это было поразительным  открытием.

– Илзе, зачем вам эта деятельность? Что она дает лично вам? 

– Не знаю. Это странное ощущение, когда становится просто ясно, что вот это и это должно быть сделано. И тогда ты просто без вопросов делаешь это. Понимаете, сама жизнь подталкивает тебя к решению определенных задач. Ты начинаешь их решать – и понимаешь, что все делаешь правильно. И это придает тебе сил.

Фотографии предоставлены организаторами гастролей.