Эксклюзивное интервью с Александром Филиппенко

Он выходит на сцену, пожалуй, в пятитысячный раз, и всё равно явственно волнуется.

И дело не только в ответственности перед зрителем (а его преданность зрителю абсолютна), а в ответственности перед материалом, перед написанными на белом листе символами, которые нужно оживить, поделившись своими кровью и дыханием.

Как создатели Миланского собора, установившие несколько десятков скульптур в нишах, недоступных глазу прихожанина н и заметных только из одной точки собора  – только для бога! – ангелов, так и он посвящает потаённейшие смыслы подаваемых нам текстов умершим и ведомым им в бессмертие авторам. И так он выходит на сцену, один, как солдат, потерявший оружие среди поля боя, и делает это тысячи раз, один неся ответственность за всё и перед всеми. Мы беседуем с канатоходцем русской и советской классики Александром Филиппенко, с его супругой Мариной Ишимбаевой, режиссером телевидения, и дочерью Александрой Филиппенко, переводчиком, звукорежиссером.

– Первую часть вопроса я, с позволения присутствующих, адресую Марине и Александре, как «группе поддержки»: что Александр Георгиевич привез в Израиль в этот раз?

Марина: Он привез новую программу, совершенно не такую, как в прошлый раз. Он вообще каждый раз подстраивает программу под своего зрителя. У него же совершенно особый зритель. Он считает, что его зрители – это люди в возрасте от 30 до 70 лет, от тех, для кого он Кощей Бессмертный, до тех, для кого он – актер Театра на Таганке. Это люди – литературно подкованные, образованные. Он шутливо называет публику «мои библиотекари и библиотекарши», имея в виду тех, кто любит литературу. Ведь классический образ библиотекаря – это такой небогатый, но бесконечно интеллигентный персонаж, любящий книги. Александр очень переживает всегда, когда цены на билеты высокие. Это вне сферы его влияния, это вопросы организации и продюссирования, но он говорит, что если цены на билеты будут высокими, то придут не те, не его публика.

Саша: Поскольку я езжу с ним на гастроли, я добавлю свой ответ к вопросу о том, чего ждать израильскому зрителю. У папы есть несколько произведений любимых, и он старается их читать на выступлениях. Это, например, рассказы Зощенко или «Зона» Сергея Довлатова. В прошлый раз в Израиле он их не представлял, но в этот раз – обязательно будет. Но главное нововведение – в этот раз будет и кино.

Александр Георгиевич: А как же без кино! В Год кино (2016 год посвящен российскому кинематографу. – прим. авторов) без кино никак не обойтись. Кроме того, будут стихи. Вы знаете, это было для меня открытием – люди стали сознательно просить почитать стихи! Я отвечаю, что у меня иронические стихи, только Саша Черный, Эрдман и Салтыков-Щедрин, а люди хотят слышать Пастернака. Все хотят утешения.

– Почему – только Саша Черный? Не соглашусь. Вы, например, Бродского читаете, Высоцкого. На фоне вашего «джазового» исполнения Бродского сам Бродский как чтец проигрывает, на мой взгляд. Вы даже читали Высоцкого как лирика.

– Читаю, да. И Бродского, и Высоцкого. Но я бы не сказал, что это лирика. Это были “певцы свободы” в самое несвободное время в России…Понимаете, они все – Бродский, Высоцкий, Булгаков – они совсем не такими были, какими их стараются представить. Нынешние идеологи, представляющие Булгакова, Высоцкого и Бродского в том свете, что якобы Высоцкий был “певцом советской власти”, Бродский “борцом за империю”, и так далее, развешивают такие ярлыки на авторов даже не по злому умыслу, а от какого-то непонимания.  Поэтому и получались они такими однобокими. Я учился в школе, где мы не знали Платонова, Цветаеву, а Есенин вообще представлялся как кулацкий поэт. 

Моя задача – сделать так, чтобы думающие люди, способные анализировать, а не просто воспринимать факты, приходили ко мне на выступления и имели возможность делать выводы. Чтобы зрители размышляли над текстами, которые они слышат в моем исполнении и понимать, что в общем-то, в мире ничего не меняется. Зрители приходят ко мне за кулисы и говорят: «Боже! Какой Гоголь современный! Двести лет прошло, а он как будто о сегодняшнем дне писал! Какой Зощенко актуальный!» Мне тут рассказывали капельдинерши в театре о сцене, которую они наблюдали после спектакля. Выходит пожилая пара и муж жене: «Ну вот! Видишь! Видишь, как получилось! А то заладила – сдай собрание сочинений Гоголя в комиссионку, сдай в комиссионку! Хорошо, что я тебя не послушался!»

– Вопрос  вам как к знатоку и ценителю литературы…

– Нет, нет! Слово «знаток» не будем писать! Какой же я знаток, я просто ее люблю. Все началось еще со эстрадной студии «Наш дом» при МГУ под руководством Марка Розовского. Вот там мы впервые открыли для себя «Голубую книгу» Зощенко в 60-е годы, Булгакова, напечатанного в журнале «Москва», Кирсанова, мюзикл там впервые был поставлен! Нас и разогнали тогда после Чехословацких событий, сказали, что в Чехословакии все началось со студенческих театров. Но это отвлечение. А возвращаясь к вопросу о литературе – да, в студии мы работали с классической, настоящей литературой. И потом в театре Вахтангова я продолжал открывать для себя классику.

Но тогда же мне стало понятно, что классика может как поднять, так и раздавить. Нельзя к ней относится наплевательски. Желательно знать, как они писали, что имел в виду Бабель, Хемингуэй, Платонов. Я часто сталкиваюсь с подобным подходом к классике: а давай тут вот уберем-сократим-добавим. Уберем-сократим – и смысл кардинально поменяется! А про «добавим» – самое разрушительное. У меня переговоры с Солженицыным были переговоры по поводу “Случая на станции Кочетовка” для канала Культуры. И он очень долго не соглашался, а в конце концом ответил согласием, но добавил: «Ладно, сокращайте. Но – не дописывайте!» А так хочется прибавить какую-то мелочь, которая тебе кажется очень нужной: «а, вот, но». Прибавьте к тому же Платонову пару союзов – и все, ритм рухнет, не то! Как будто клапаны в мирно работающем моторе застучали…

И вот в классической литературе все настолько выверено, настолько гармонично, что ты каждой строкой наслаждаешься. У Олеши было, помните, такое сравнение: он читал что-то для себя приятное, «и на губах его была как будто персидская сирень». И когда читаешь людям что-то из Платонова или «Один день Ивана Денисовича» – видишь, как через 10 минут они погружаются с тобой в это удовольствие от того, как построена фраза. Поэтому «Беня – король, а вы держите фигу в кармане!»

– У Олеши тоже было вот это, помните? О том, как в текст рядового писателя по ошибке вклеили несколько страниц из “Идиота” Достоевского, и не зная, что читает другого автора Олеша почти закричал: – Что это? Боже мой, кто это пишет? И тут его взгляд упал на вздрогнувшее в строчке имя Настасьи Филипповны…

– Да, вы абсолютно правы! Поэтому моя задача – быть переводчиком с  авторского языка на зрительский. Мой жизненные опыт – как это называется? Бэкграунд – это и МФТИ, и друзья с физтеха, и театр-студия «Наш дом», и Таганка начала 70-х – все связано с литературой. Я помню, как мой приятель- аспирант меня предупреждал: «Поезжай срочно на Кузнецкий мост! Там ровно в 10 привезут Сашу Черного, купишь. Постоишь в очереди, ничего страшного».

– А все-таки – почему классика актуальна сейчас, а вот шестидесятники куда-то пропали – Гладилин, Рассадин…

– Ставят, ставят. И Володина, и Арбузова ставят. Но ставят в основном для молодежи, поэтому делают акцент на лирике. Понимаете, есть такое понятие «советский символизм» Эта шифровка была особенно заметна в поэзии. Как через описание природы им удавалось передать ощущение от действительности! Только посмотрите: «Ночь, везде ночь. В ночи беспредельной спят все, и только свеча в ночи» . Или звезда. Или фонарь. Что-то, что тускло светит в безнадежной темноте.  Вот у Юрия Левитанского было этот символ – «окно, горящее в ночи».

– Продолжая разговор о советской классике в вашем творчестве, невозможно не спросить про «Мастера и Маргариту». Вы часто рассказываете, что самым мистическим случаем, связанным со съемками этого сериала стало то, что участие в сериале было предложено вам на Патриарших прудах.

– Мы тогда с друзьями гуляли по Патриаршим прудам, я показывал им что-то, а тут Бортко со своей съемочной группой, который приехал на полдня выбирать места для съемок. Он подходит ко мне и заявляет: «Я тебя знаю, ты меня знаешь, так что давай сразу к делу. Снимаю «Мастера и Маргариту», предлагаю роль Азазелло, но у меня без всяких этих ужимок, у нас другое кино будет». Я согласился, конечно. Но совпадения по месту и времени были очень интересными.

На мой взгляд, мистика тут совсем иного порядка: у вас в актерской карьере Булгаков проявился дважды с перерывом в 10 лет – сначала у Каро вы были Коровьевым, потом у Бортко – Азазелло. Поэтому если уж с кем и говорить о рукописи, которая не горит – так это с вами.

– Знаете, вот на 125-летие Булгакова мне предложили почитать отрывки из Булгакова. Оно, конечно, должно пройти на Патриарших прудах – а где же еще? Я, конечно, согласился.

–  А как вы восприняли критику в адрес экранизаций?

– Есть ряд произведений, которые обладают, как говорят, “полиграфическим эффектом” – они предназначены которые предназначены для чтения под торшером. Только книга – и читатель. Они настолько яркие, что видеоряд проявляется сам собой, и при этом он у каждого свой. Каждый видит собственного Воланда, своего Азазелло. «Мастер и Маргарита», «Доктор Живаго», «Жизнь и судьба» – это все примеры таких книг. Поэтому у Кары было одно видение, у Бортко – другое, и видение ни одно из них не могло попасть в унисон со зрительским восприятием. Поэтому критика и даже неприятие – это правильный показатель.

– Классический вопрос сейчас задам: а о чем «Мастер и Маргарита» для вас?

– Роман о любви, конечно. Я его вижу как дневник переживаний самого Михаила Афанасьевича. Все, что он не мог изменить в жизни, было выплеснуто на бумаге. Кроме того, это роман о мести, но такой, символичной. Помните, Маргарита просит всем отомстить, но не пролив ни единую каплю крови? И в итоге так и получается. Этот роман – предупреждение всем нам. Великие романы нас всегда предупреждают.

– Мне кажется, там есть еще один участник полноправный – Москва. Расскажите о своей Москве, Александр Георгиевич, это же ваш близкий друг. Сделайте подарок всем израильским жителям, приехавшим из Москвы.

– Это мой близкий друг, верно. Но она стремительно меняется. Раньше после спектакля в театре Вахтангова я любил пройтись по любимым местам – мимо церкви, в которой венчался Пушкин (Храм Вознесения Господня – прим. авторов), спускался к Патриаршим прудам. Я убежден, что Патриаршие – это какое-то особенное место, это какая-то энергетическая воронка. Я любил гулять по бульварам. В Москве было множество бульваров! Но сейчас Москву вытоптали энергетически, загнали под асфальт, плитку и велосипедные дорожки. Причем, велосипедов нет, но дорожки – есть.

Подключается Марина: Происходит процесс превращения города в то, что в Москве презрительно называют «еврашечкой». Так у нас называют “евроремонт” – когда старинные Московские  квартиры превращают в шикарные апартаменты…Из любимой, родной Москвы, в которой мы все родились, делают такой нуворишский город, китчевый, сверхдорогой, неоправданно эклектичный. За этим очень неприятно наблюдать.

– А, это как Москва, которая, как  чувствовал поэт Рюхин, вот-вот она,  Москва “сейчас навалится и охватит”?

Александр: – О! Абсолютно правильно! Я где-то я читал, что в самом начале ленинско-сталинских репрессий, кроме интеллигенции, очень много рабочих было расстреляно, и в Москву завезли людей из деревень – надо же было кому-то работать. Провинцию привезли в город. Они не виноваты, они попали в эту ситуацию не по своей воле и не знала, как с этим городом сосуществовать, как себя в нем вести. И отсюда вся эта катастрофа.  Это же классические персонажи Зощенко: стекольных дел мастер, которому чертовски повезло: он заработал 35 рублей и два месяца пил! Купил кое-что, стельки теплые, а на брюки – денег не хватило. Но знатно пил!

– А продолжая тему городов – а чем стала Алма-Ата (нынешний Алматы – прим. авторов) в вашей судьбе?

– Это город детства, школы и первого театрального опыта. И первые серьезные изменения в стране происходили тоже, когда я был в этом городе. 5 марта 1953 года – смерть Сталина. Это же у Пастернака еще – “Перекрестка поворот”. Что-то повисло тогда в городе. Город замер, не понимая, что будет дальше, но осознавая, что не будет, как раньше. 1956 год, ХХ съезд КПСС – событие, которое изменило судьбу страны. Еще в Алма-Ате был мой первый “Бродвей “…  и первый джаз, и первые пластинки на рентгеновских снимках… Как вы думаете, почему власти не любили джаз?

– Попробую ответить: новые веяния, западное влияние…

– Нет! Им-про-ви-за-ция! Джаз был тем, что невозможно было контролировать. И дальше приходилось просто доверять исполнителям. А это было сложно! До каких рамок исполнитель дойдет? Через что переступит? Если нельзя контролировать, но нужно довериться, то лучше сразу запретить! «Сегодня ты играешь джаз, а завтра родину продашь» – это оттуда. И конечно, меня бы не было как артиста без этого города, без этого «джаза на ребрах», без обмана с пластинками копеечными.

– Что такое «джаз на ребрах»?

– Как, вы не знаете? Это первые прототипы пластинок, записанные на рентгеновских пленках. Джаз продавался на них, за полтора рубля штука. Подпольная запись, которая все время шуршала, ее слушать было невозможно, плюс обманывали все время. Это потом уже появились официальные записи на гибких пластинках.

Меня бы не было без стиляг 60-х. Как-то после концерта, на котором  я шутя, в легкой форме, рассказал про эти подпольные записи и про стиляг 60-х, ко мне подошли и сказали: в 60-е уже легко было  быть стилягой. А попробовали бы в 58-м выйти на улицу. И людей за такой вот «джаз на ребрах» в 57-м еще могли запросто сгноить.  Или вот это еще угроза, то, что уже вузе слышалось многократно: «диплом-то мы вам дадим, но вы будете инженером без допуска». А понимаете, что такое быть инженером без допуска, когда вся промышленность была только на закрытых предприятиях?

– А как же получилось, что вы пошли в физики, уже имея сценический опыт? Зачем? Разве все не понятно было уже?

– О каком ГИТИСе в 60-м могла идти речь?! В воздухе носилось: атом, космос, Гагарин. МФТИ – лучший в мире вуз, на семейном совете решено было поступать только туда. И был куплен томик задач для поступающих, и я под руководством мамы-математика начал готовиться, и с трудом, но поступил.  И кстати, там и произошел профессиональный перелом в моей жизни. В вузах тогда появился КВН, задолго до масляковских времен. И вот после одной из игр, сопряженной с  некоторым скандалом, ко мне подходит Алик Аксельрод (первый ведущий и автор КВНа)  и говорит: « У нас в редакции споры. Мы на годик закроемся, переждем. Но ты приходи в Эстрадную Студию МГУ». Вот и первый поворот в моей судьбе от физиков к лирикам! Вот таким судьбоносным оказался лучший технический вуз в стране.

Фото из личного архива Александра Филиппенко

Ашдод, 23 мая 2016, понедельник, матнас «Дюна-Юд», 19:30

Петах-Тиква, зал “Шарет”, 25 мая 2016, среда, 20:00

Расписание гастролей и заказ билетов в кассе организатора гастролей — продюсерской компании Rest International. Заказ билетов также в кассе «Браво»