Эксклюзивное интервью с Максимом Венгеровым

Mузыка и математика. Алгебра и гармония Максима Венгерова. Музыка и математика имеют немало точек пересечения. Так, например, математикой называют то, что советские евреи преподают китайским студентам в американских университетах. С музыкой в последние годы происходит тоже самое. Но пока европейская музыка еще окончательно не перебралась в Китай вслед за европейской промышленностью, у нашего поколения всё еще есть Максим Венгеров – продолжатель великой цепочки музыкантов от Эльмана до Когана, который привез в Израиль свой новый удивительный проект чистой музыки, начинающийся с самой математически выверенной, но и безмерно мудрой партиты Баха.

– Благодаря СМИ в целом  и телевидению в частности, люди все чаще приходят на концерт как на шоу. Более того, некоторые менеджеры открыто подчеркивают свое отношение к музыке: она, конечно, важна, но гораздо важнее, как артист одевается, как он подает себя, как ведет концерт. Действительно ли весь этот антураж важен? Безусловно! Однако намного большее значение имеет то, что он получает в процессе концерта. Я помню времена, когда я приходил на концерт и слушал. Антураж был сведен к минимуму: фрак, инструмент и звучание. Ничего не мешало сосредоточиться на волшебстве музыки.

– И тогда вы впервые задумались о проекте музыки в темноте?

– Это оформилось значительно позже, разумеется, но впервые я подумал о том, что это был бы интересный проект, довольно давно. Я, к примеру, играю с закрытыми глазами всегда, чтобы сосредоточиться. И мне бы хотелось поделиться этим ощущением с окружающими. Шостакович говорил, что есть два типа музыки: музыка, достойная того, чтобы ее слушали, и музыка, которой достаточно, чтобы на нее смотрели.

В современном мире информация подается в сжатом виде, и до 80% информации мы воспринимаем через органы зрения. Телевидение и интернет обусловили во многом такое восприятие, и сейчас есть даже мнение, что радио – то есть, СМИ, которое воздействует исключительно на органы слуха отомрет совсем через пять лет. Поэтому мой концерт был практически в полной темноте. Этот эксперимент рожден под влиянием моего кумира Рихтера, и в Тель-Авиве я впервые его воплотил.

– И как ощущения от проведенного концерта?

– Мне понравилось. Слушателям, кажется, тоже понравилось, судя по реакции и отзывам.

– Существует мнение, что классическая музыка – это продукт для более зрелых людей, и совсем не воспринимается молодежью. Говорят, что до классической музыки нужно дорасти, или учиться ее любить с раннего детства. Вы согласны с утверждением, что классическая музыка редко предназначена для молодых ушей?

– Вопрос восприятия классической академической музыки базируется на нескольких факторах, и одним из самых важных является умение сконцентрироваться на музыке. Этому нужно учиться, это далеко не ко всем приходит от рождения. Действительно, на концертах классической музыки, на моих, в частности, не так много представителей молодежи, однако вот, например, в некоторых странах Азии или в Южной Америке ко мне приходит очень много молодых людей. Это связано, я думаю, с большей открытостью людей и с тем, что интернет и другие источники зрительного восприятия информации там не настолько развиты, как в странах первого мира.

– Максим, вы являетесь эмиссаром ЮНИСЕФ и часто выступаете с концертами в беднейших странах мира. А как дети воспринимают классическую музыку? Для детей тоже важен шоу-элемент в музыке или они еще умеют слушать сердцем?

– Они более восприимчивы к музыке, чем взрослые. Они умеют концентрироваться на какой-то, знаете, натуральной красоте: замечать природу, чувствовать лучше эмоции. Они более эмпатичные. Я впервые обратил внимание на это, когда давал концерт в Уганде. Правда, необходимо принимать в расчет, что дети умеют концентрироваться всего на несколько минут, поэтому я подбирал короткие кусочки для воспроизведения.

– Вы выстраивали программу с учетом возраста, положения и образования детей?

– Конечно, именно так.  Я вообще стараюсь на таких концертах выстраивать программу специально для детей: я немного играю, я вовлекаю детей, мы танцуем, потом опять немного играем. Тогда академическая музыка воспринимается легко и с удовольствием.

– Продолжая детскую тему. Один из самых распространенных типов вопросов, которые вам задают, касается того, что Вы были вундеркиндом и привыкли к тому, что у вас все получается, с ранних лет. Вы даже делились воспоминанием, что иногда не дожидались объявления результатов, потому что были уверены, что заняли первое место.

– Нет, напротив. У меня никогда не было чувства, что я вундеркинд, потому что я очень много работал, с раннего детства. Я был свободен от звездной болезни и от зазнайства, потому что между выступлениями, репетициями, учебой на это просто не оставалось времени. Я помню себя со скрипкой, на выступлениях, с пяти лет, и я понимал, что отличаюсь от других, но я никогда не считал себя вундеркиндом, и не люблю этого слова, и не употребляю его.

– За вас это делают другие.

– Я помню, что в 6 лет после концерта в Москве ко мне подошел пожилой мужчина и сказал: “Ты играешь, как зрелый музыкант”. И мне очень понравилось это высказывание; оно мне подходило, оно мне льстило, оно зацепило меня и очень стимулировало. Я запомнил его на всю жизнь.

– Вы сказали как-то что скрипка украла у вас детство, но сказали это не жалуясь, не жалея, а, скорее, констатируя. А ваши дочери уже приобщены к музыке?

– Девочки еще очень маленькие: Лие – четыре, Полине – два с половиной. Еще очень рано. Лия играет немного на фортепиано, но совсем чуть-чуть.

– Максим, вопрос в продолжении вашей музыкальной карьеры. Вы сказали однажды, что мечтаете однажды сосредоточиться на композиторской карьере и писать музыку, но сейчас на это совсем не хватает времени. Как вы считаете, почему гениальные  исполнители так редко становились композиторами сами? Ни Ойстрах, ни Хейфец, ни Шеринг, ни Коган не оставили музыкального наследия, хотя были великими исполнителями музыки. А Паганини, Энеску или Вьетан остались известны и как композиторы, в том числе или даже в первую очередь.

– Это очень хороший вопрос. Я сам часто думал о том, почему музыканты того времени на становились композиторами. Они писали обработки ведь, но на сочинение музыки не замахивались. Вот, например, Хейфец был уникальным, удивительным исполнителем, но сам музыку не писал. Я думаю, просто время было такое. Более того, он посмеивался над молодым поколением, которое понемногу композиторствовало. Ну, время было такое: в их период просто не принято было писать музыку. Они все были поразительными исполнителями, но музыку сочинять в их век не пришлось. Вторая половина двадцатого века – время исполнителей, ничего не поделаешь.

– Как-то волнами оно накатывало.

– Именно так. В среде музыкантов такая общая волна – вообще очень регулярное явление. К примеру об исполнителях: было поколение, выступавшее только в салонах, куда их приглашали. Конечно, у них было время и возможности сочинять собственную музыку! затем исполнители расширили горизонты и стали играть в основном на пароходах, которые совершали круизы, а так же в тех странах, куда эти же самые пароходы следовали – времени стало меньше, а география – шире. Сегодня сумасшедший ритм современной жизни диктует свои правила, и исполнитель сегодня может играть в Лондоне, завтра – в Париже, Нью-Йорке, Москве. Где получится.  Как вы понимаете, в таком бешеном ритме очень сложно сосредоточиться на сочинительстве. Но я очень надеюсь, что однажды у меня будет больше времени, и я смогу наконец систематически и регулярно писать свою музыку.